Уроки 46–47 художественные особенности рассказа «после бала»
Цели урока: отметить художественные особенности рассказа; подчеркнуть особую роль образа повествователя-рассказчика Ивана Васильевича, «монолог души» которого составляет самый чувствительный нравственно-психологический нерв, художественный смысл рассказа.
Ход урока
I. Организационный момент.
II. Работа по теме.
1. Слово учителя с элементами беседы.
Мы начали читать рассказ Толстого с завершающей страницы.
По-моему, все были потрясены эпизодом на плацу, как он мог появиться в рассказе?
Да, конечно же, «по вине» Толстого с его болью за солдата, за любого униженного и оскорбленного, а тем более безжалостно истязаемого. Но ведь самого автора в рассказе словно бы и нет, хотя написан он … – подскажите «лицо» повествователя – 1-е! Это автор? Нет, Иван Васильевич! Не будь его, мы бы ничего не узнали об армейских нравах, об участи безымянного солдата, нещадно избиваемого шпицрутенами! Вот, оказывается, какова роль Ивана Васильевича в рассказе! Ведь все началось с того, что рассказчик это увидел! А потом рассказал! Так рассказал, что нам трудно было сдержать слезы. Особенно там, где – помните? – «Братцы, помилосердствуйте!» Но братцы не милосердствовали… А ведь мог Иван Васильевич рассказать и иначе, и мы бы, вероятно, по-другому отнеслись к эпизоду на плацу, но…
С какой стати Иван Васильевич об этом вдруг рассказал? Да, это был случай, перевернувший его жизнь. А ведь именно случай, случайность, как на этом настаивает рассказчик, определяет судьбу человека. Могло ли в жизни Ивана Васильевича не случиться того туманного, хмурого утра, когда он услышал «звуки флейты и барабана», а затем удары шпицрутенов и увидел вдали «много черных людей»? А почему бы и нет? Но у Толстого…
Вот она, неожиданная развязка – «звуки флейты и барабана» словно продолжают «мотив мазурки»… Рассказ в рассказе! Воспоминания Ивана Васильевича, его монолог. Толстой позволил себе лишь в начале рассказа, после первой фразы Ивана Васильевича, представить его читателю, а далее не перебивать… И мы тоже стали его слушателями. Чем же так захватил нас рассказ? почему и чем он интересен? Самим Иваном Васильевичем!
Не столько тем, о чем он рассказывает, – сколько тем как и особенно – почему, с какой стати вдруг разговорился, да так, что Толстому едва хватило целого рассказа. Иван Васильевич удивил, вероятно, нас самой «манерой отвечать на свои собственные … мысли», без которой не было бы ни его рассказа, ни, естественно, рассказа Толстого. Иван Васильевич рассказывал не столько своим приятелям, сколько – себе! Это внутренний монолог его, невольно сорвавшийся с уст. Кажется, его не очень-то занимает, слушают ли его, – ему надо выговориться, себе ответить на вопросы, давно его мучившие.
– Какие это вопросы?
«Что хорошо, что дурно?»
Какая-то досада, сожаление и грусть сквозят в этих вопросах.
– Любопытно, имел ли в виду Толстой нас, читателей, когда писал устами Ивана Васильевича эту страницу? Ведь рассказ постоянно задевает читателя вопросами, будоражит. Обратили внимание, что в молодости, в студенческие годы, герой попросту не задавал себе этих вопросов? Хорошо ли это, что в его юности не было «никаких кружков, никаких теорий»?
Да и о каких «кружках» идет речь и что это за «теории»?
Привычное слово «кружок» таит у Толстого весьма сложный, даже «загадочный» смысл, «теории» – тем более: это отнюдь не наши сегодняшние школьные кружки. Это «сходки» юных энтузиастов, которые, собираясь по 5–6 человек, говорили «о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии», говорили «иногда вздор, восхищались пустяками», но как говорили! Кружок Белинского, кружок Герцена…
– О, как далек от них был юный герой Толстого, окунувшийся в вихрь удовольствий и развлечений! Бал… Благодаря искусству Толстого, мы вдруг оказываемся в «зале прекрасной с хорами». Каково вам на нем? Почему с таким интересом и волнением всматриваемся мы в картины бала? Можно ли назвать те мгновения, когда Иван Васильевич, счастливый, «обнимает весь мир своей любовью», танцуя с Варенькой, кульминационным? Нет, наше внимание, как и всего зала, на Вареньке в паре с отцом!
«Вся зала следила за каждым движением пары», – замечает рассказчик.
Но почему же наш взор больше следит за полковником, чем за его дочерью очаровательной?
Попытаемся, как в киносценарии, воссоздать мизансцены, которые словно разыгрывает полковник Б.: вот он входит в мазурку, «закинув на левую сторону руку, вынув шпагу из портупеи … и, натянув замшевую перчатку на правую руку», со словами «надо все по закону» становится «в четверть оборота (никак не иначе, ни малейшей вольности: непременно «в четверть оборота»!), выжидая такт», а затем … «бойко топнул ногой, выкинул другую … с топотом подошв и ноги об ногу…»
Но как топорно, грубо, по-солдафонски он танцует! Словно Устав соблюдая! А если вспомнить подробности к танцу непосредственно не относящиеся? Знаковые приметы его портрета: «выпяченная по-военному грудь, с сильными плечами и длинными, стройными ногами». Но начинает-то рассказчик с друго-го – с лица полковника Б., «очень румяного, с белыми a la Nicolas I подвитыми усами» и т. д. все с тем же «a la Nicolas I», – как у императора! И наконец, открытым текстом: «… Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки…» Служака николаевской выучки, он командует экзекуцией точно так же, «по закону», по всем правилам, как и танцует на балу…
А не заметили, как Толстой гениальным штрихом как бы объединяет полковника на балу и на плацу в единый, органичный образ? Да, это примечательная замшевая перчатка, с которой он не расстается: она элегантна на его руке во время танца и так кстати ему пришлась, чтобы ею отхлестать по лицу солдата, недостаточно метко опустившего свой шомпол на изувеченную спину товарища.
– Но обратимся вновь к Ивану Васильевичу. Он «не только любовался, но с восторженным умилением» смотрел на Вареньку и ее отца, умиляясь даже сапогам его, обтянутым штрипками. Как же можно восхищаться николаевским служакой?! оказывается, можно, если забыть «что дурно, что хорошо», если заглушить в себе «чистоту нравственного чувства» и отдаться восторженной слепоте молодости и только сейчас, уже много пожившим, пробудиться ото сна, да и то не вполне. Однако внутренний голос не дает ему покоя, и сегодняшние противоречивые воспоминания неслучайны…
– В стилистике образа полковника Б. прорывается автор, оттесняя своего героя, заглушая, вероятно, более сложные его чувства: не сдержался Толстой, не выдержал до конца перевоплощения своего «я» в образ рассказчика… Что делать: Толстой был натурой неукротимой.
– Обратим наше внимание на то, как рассказывает Иван Васильевич о своем прозрении, воскрешении души. Каков характер тех подробностей, из которых складывается рассказ Ивана Васильевича об истязании солдата? Почему ему запомнилось именно это: и то, как, «дергаясь всем телом», шел сквозь строй приговоренный к шпицрутенам, и то, как солдаты опускали их на его спину окровавленную, и то, как унтер-офицеры «толкали его вперед», и почему в памяти Ивана Васильевича осталась мольба солдата: «Братцы, помилосердствуйте!», на что Иван Васильевич словно отзывается с болью и ужасом: «но братцы не милосердствовали», и эта сопричастность боли и страданию другого настолько осязаема, что кажется, будто истязают его самого… неужели Иван Васильевич за несколько часов, прошедших после бала, мог так измениться?
Наконец, окончательная развязка – сугубо житейская: «Любовь с этого дня пошла на убыль». С чего бы это?
Разве в чем-то повинна Варенька, неужели один случай, даже такой, способен прервать такую любовь, еще недавно «обнимавшую весь мир»? И что случилось с Иваном Васильевичем, если ему становится «как-то неловко и неприятно» даже видеться с Варенькой?
III. Подведение итогов урока.
А ваше мнение о том, как распорядился Иван Васильевич своей судьбой, признавая, что он «никуда не годился», а это несравненно трагичнее разрыва с Варенькой; таких людей в России с давних пор принято было называть «лишними»… Да и разве легко самому себе сказать, что «никуда не годишься»? каково отношение автора и ваше, читателей, к такому самоуничижению Ивана Васильевича?
И тем не менее: могла ли судьба Ивана Васильевича сложиться по-другому? А вдруг он не решился бы так круто прервать свой путь и поступил бы в «военную службу», а может быть, в гражданскую … что тогда?
Домашнее задание: устное творческое изложение по рассказу Толстого «После бала»: «Как всегда, мы были тронуты рассказом Ивана Васильевича…» (страницы Л. Толстого устами тех, кто внимал Ивану Васильевичу; передать впечатление рассказчика от воспоминаний Ивана Васильевича, используя лексико-синтаксические формулы динамики читательского восприятия: вначале я решил, что…; затем, вчитываясь в рассказ, я понял…; мне поначалу показалось…; но вдруг обнаружилось …; я, как и Иван Васильевич, испытывал симпатию к полковнику Б., даже умилялся им, но, приглядевшись к нему с помощью автора, резко изменил свое отношение: я понял, что …; первоначальное чувство сменилось…; Ивана Васильевича же, напротив, мне было …; в нем я открыл наконец…).
