Урок 87
Исследование человеческой природы
«в крайне важном состоянии,
близком к состоянию зачеловечности»
в прозе Варлама Шаламова (1907–1982)
Цели: обзорно познакомить с жизнью и творчеством Шаламова; выявить особенности его прозы (автобиографический характер, достоверность, глубина поднимаемых проблем); развить представление о психологизме литературы.
Ход урока
Жизнь в глубинах своих, в своих подземных течениях осталась и навсегда будет прежней – с жаждой настоящей правды, тоскующей о правде…
Шаламов Пастернаку, 12 августа 1956 г.
I. Вступительная беседа.
1. Слово учителя.
– Что вы знаете об историческом этапе нашей страны как тоталитарного государства?
– Как это отразилось на судьбе русской литературы?
О времени репрессий, политике беспросветной лжи, глумления и издевательства над человеческой личностью вы могли узнать из повестей «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина, «Черные камни» А. Жигулина. В рассказах В. Шаламова показана еще одна сторона этой политики: в лагерях была целая система истребления, физического и нравственного уничтожения человека, осужденного по 58-й статье. Миллионам людей государственная машина «перемолола судьбы, самое лучшее, что было», как писал Шаламов, сам проведший в неволе почти два десятилетия.
2. Художественное чтение подготовленным учеником.
Из статьи О. В. Волкова «Незаурядный талант».
Есть люди, встречи с которыми вызывают не только сочувствие и сострадание, но и жгучее ощущение своей вины перед ними. Вины из-за того, что на твою долю не досталось и сотой доли перенесенных ими бед и унижений.
Я общался с Варламом Шаламовым после его реабилитации, когда уже были опубликованы его первые книги, сразу замеченные и получившие признание….
У Варлама Тихоновича слегка дергалась голова, и слушал он собеседника напряженно – следствие побоев, навсегда повредивших его слух. Выдавал и нездоровый, желтовато-бледный цвет лица – из-за длительного пребывания на сорокаградусном морозе, продубившем кожу на всю жизнь. Ходил он, прихрамывая и опираясь на палку. И в условиях однокомнатной московской квартиры Шаламов выглядел зэком, привыкшим к алюминиевой кружке и миске, нарезанным на столе ломтям хлеба, который он ел, держа кусок в одной руке, а другую подставляя горстью, чтобы не ронять крошек. В комнате было голо, хозяин не хотел заботиться о комфорте. Неприхотливая меблировка – железная кровать, не слишком аккуратно застеленная, кухонный стол и тройка разнобойких стульев – составляла убранство комнаты, однако пол был чисто выметен и книги на полке аккуратно составлены. На единственном столе, за которым мы чаевничали, стояла сверкающая чистотой новенькая пишущая машинка.
Говорил Варлам Тихонович медленно, с запинками, чувствовалась его выработанная годами привычка к одиночеству, замкнутость характера. Мы разговаривали на профессиональные темы – я и познакомился с Шаламовым после того, как написал рецензию на сборник его колымских рассказов, горячо рекомендуя его издательству «Советский писатель». Впрочем, бесполезно. В те годы никакое издательство не могло и помыслить их опубликовать. То был потрясающий своей правдивостью сборник свидетельств о страшных, тщательно засекречиваемых палаческих делах, творимых на Колыме.
На долю автора рассказов о Колыме пришлись как раз те тяжелые мучительства, что в них описаны. Да, именно он виделся мне с кайлом в руках, долбящим породу на лютом морозе… Именно ему грозила казнь за невыполнение нормы выработки, о которой он писал в новелле «Одиночный замер». И, глядя на дрожащие руки Шаламова, на нервный тик, то и дело подергивающий его лицо, на застывший взгляд, я знал: в его свидетельствах нет ни грамма выдумки, передачи с чужих слов, все это испытал на себе сидящий передо мной истерзанный, но еще сильный, еще не сдающийся человек… Перед тем, как перенес колымчанин Шаламов проведенные на Колыме СЕМНАДЦАТЬ лет, меркнут испытания сонма зэков на прочих островах Архипелага…
Измученным инвалидом подошел писатель к концу своего трагического пути. Брали свое недуги: крепкий от природы организм, подточенный пытками и лишениями, не выдержал.
Язвит сознание, что кончил свои дни Шаламов в доме для инвалидов. Около него не было родной души, которая бы скрасила его последние дни. Он выстоял, у него хватило сил, чтобы остаться человеком вопреки ожесточавшим и принижавшим условиям. Однако ценой веры в возможности торжества добра, ценой отчуждения от людей…. Он много знал, видел, помнил, как никто, и, обладая редкой памятью, эрудицией и начитанностью, был бы особенно нужен в новых условиях.
II. Жизнь и творчество Варлама Шаламова, поэта и прозаика.
Варлам Шаламов родился в Вологде 18 июня 1907 года. Старинный русский город, сохранивший национальные традиции в быту, языке, нравственной жизни, оставил заметный след в его судьбе. «Требования к личной жизни, к личному поведению были в Вологде выше, чем в любом другом русском городе», – не без основания утверждал писатель.
Отец его, Тихон Николаевич, соборный священник, был заметной в городе фигурой, совмещал службу с активной общественной деятельностью. Почти 11 лет он провел на Алеутских островах как православный миссионер, был человеком европейски образованным, независимых взглядов, волевым, категоричным.
От отца сын унаследовал твердость убеждений, бескомпромиссность там, где речь шла о чести, долге, достоинстве, хотя отношения их были непростыми.
Страстному любителю книг, Варламу ближе была мать. Занятая хозяйством, кухней, бесконечными заботами о многочисленной семье, она была наделена тонкой душой, любила поэзию. Ей посвятил Шаламов свои простые, непритязательные, но удивительно проникновенные, благодарственные стихи:
Моя мать была дикарка,
Фантазерка и кухарка.
Каждый, кто к ней
приближался,
Маме ангелом казался.
И, живя во время оно,
Говорить по телефону
Моя мама не умела:
Задыхалась и робела.
Моя мать была кухарка,
Чародейка и знахарка.
Мамин мир был очень узкий,
Очень узкий, очень русский.
Но, сгибаясь постепенно,
Крышу рухнувшей вселенной
Удержать сумела мама
Очень прямо, очень прямо.
И в наряде похоронном
Мама в гроб легла Самсоном, –
Доброй силе ворожила,
Ворожила доброй силе.
Как Христос, я вымыл ноги
Маме – пыльные с дороги, –
Застеснялась моя мама –
Не была героем драмы.
И, проехавши полмира,
За порог своей квартиры
Моя мама не шагала –
Ложь людей её пугала.
Позвоночник свой расправя,
Суету земли оставя.
Ей обязан я стихами,
Их крутыми берегами,
Разверзающейся бездной,
Звездной бездной, мукой крестной…
Моя мать была дикарка,
Фантазерка и кухарка.
Выше всех казалась мама,
Спину выпрямив упрямо.
1970
Варлам рос живым, впечатлительным, романтически настроенным: героями его детских и юношеских лет были русские революционеры. Как в жизни, так и в литературе его привлекали те, кто готов был стоять за справедливость, пойти на подвиг, на самопожертвование во имя высокой цели. Из юности Шаламов вынес верность правде, совести, чести, мечту о справедливости, он стремился к действию, к проверке своих сил, мужества.
Сыну священника путь к высшему образованию был закрыт (хотя учительница литературы предрекала ему счастливую писательскую судьбу). «Отцу мстили все – и за все. За грамотность, за интеллигентность. Все исторические страсти русского народа хлестали через порог нашего дома. Впрочем, из дома нас выкинули, выбросили с минимумом вещей. В нашу квартиру вселили городского прокурора» (о судьбе отца, ослепшего, без средств к существованию, – рассказ «Крест»).
В 17 лет покинув Вологду, Шаламов два года работал дубильщиком кожевенного завода в Сетуни, таким образом заслуживая право учиться дальше. В 1926 году он становится студентом факультета советского права Московского университета. Митинги, демонстрации, философские и литературные диспуты, поэтические вечера, проба пера – так живет В. Шаламов до 19 февраля 1928 года. Это день его ареста.
Причина ареста? Он был среди тех, кто распространял «Письмо к съезду» Ленина, так называемое «Завещание», с которым Ленин предостерегал от концентрации власти в одних руках. С «Завещанием» рушился миф о Сталине как единственном преемнике Ленина, недаром его объявили фальшивкой.
Далее Бутырская тюрьма и трехлетнее пребывание в Вишерских лагерях. Он принял эти испытания как проверку нравственных и физических сил, как испытание личности: «Достаточно ли нравственных сил у меня, чтобы пройти свою дорогу… – вот о чем я раздумывал в 95-й камере мужского одиночного корпуса Бутырской тюрьмы. – Там были прекрасные условия для обдумывания жизни, и я благодарю Бутырскую тюрьму за то, что в поисках нужной формулы моей жизни я очутился один в тюремной камере».
В Вишере у него зреет решение: «Твердо решил – на всю жизнь! – поступать только по совести… Худо ли, хорошо ли проживу я свою жизнь, но слушать я много не буду ни «больших», ни «маленьких» людей. Мои ошибки будут моими ошибками, мои победы – моими победами».
Шаламов постоянно подчеркивал положительный опыт тюрьмы и отрицательный опыт лагеря. В Бутырской тюрьме арестованные имели возможность пользоваться библиотекой, единственной в Москве, не подвергшейся изъятиям и конфискациям. Некоторые изучали здесь иностранные языки. И все же – тюрьма есть тюрьма, и в признании её положительных качеств есть что-то противоестественное.
Что же надо человеку пережить, испытать, чтобы тюрьма казалась по сравнению с испытанным и пережитым раем? Из тюрьмы в лагерь Шаламов отправился с твердыми принципами: совесть, достоинство, единство слова и дела – от этого не отступать.
По дороге в Соловецкие лагеря особого назначения он видит зверское избиение сектанта Петра Зайца.
«Я подумал, что, если сейчас не выйду вперед, я перестану себя уважать.
Я шагнул вперед.
– Это не советская власть. Что вы делаете?
Избиение остановилось. Начальник конвоя, дыша самогонным перегаром, придвинулся ко мне.
– Фамилия?»
Последствия? Конвойные продержали его ночь на морозе босиком…
– Знал Шаламов, что заступаться бесполезно? Тогда спросим себя, зачем он так поступал?
Сам Шаламов отвечает так: «Но заступился я за Зайца не для Зайца, не для утверждения правды – справедливости. Просто хотел доказать себе самому, что я ничем не хуже любых моих любимых героев из прошлого русской истории».
1932 год. Шаламов возвращается в Москву с мечтой наверстать упущенное и с головой уходит в литературную жизнь. Он пишет статьи, очерки, фельетоны для газет и журналов. В 1936 году в «Октябре» появляется первый рассказ.
Но наступает 1937-й. Арест и пять лет колымских лагерей, растянувшиеся на пятнадцать, так как в 1943 году прибавили еще десять лет за антисоветскую агитацию: назвал эмигранта Бунина русским классиком. Если бы не было этого повода, нашелся бы другой.
Варлам Тихонович Шаламов освободился из заключения в 1951 году, но выехать с Колымы не мог. Он работал фельдшером в маленьком поселке в Якутии. Отсюда с оказией он отправил две тетради своих стихов Б. Пастернаку (они были частично опубликованы при жизни Шаламова).
В 1953 году Шаламов приехал в Москву, но жить ему здесь не разрешили. В короткие два дня пребывания в столице он встретился с Б. Пастернаком, а потом уехал жить и работать на торфоразработки в Калининскую область.
В 1956 году Шаламов был реабилитирован и вернулся в Москву. После двух десятилетий бесправия, голода, невозможности заниматься любимым делом Шаламов в подлинном смысле воскресает из мертвых, воскресает и как писатель. Страстное желание высказаться за все долгие годы молчания заставляет его писать день и ночь.
В письме Пастернаку Шаламов вспоминает о том, о чем, он считает, забыть не имеет права: о густо размещенных, разбросанных на теле родной земли концлагерях, лживо названных исправительно-трудовыми лагерями: «Белая, чуть синеватая мгла зимней 60° ночи, оркестр серебряных труб, играющий туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм.
Беглец, которого поймали в тайге и застрелили «оперативники». Отрубили ему обе кисти, чтобы не возить труп за несколько верст, а пальцы ведь надо печатать. А беглец поднялся и доплелся к утру к нашей избушке. Потом его застрелили окончательно…
Свитер шерстяной, домашний часто лежит на лавке и шевелится – так много в нем вшей.
Идет шеренга, в ряду люди сцеплены локтями, на спинах жестяные №№ (вместо бубнового туза), конвой, собаки во множестве, через каждые 10 минут – Ло-о-жись! Лежали подолгу в снегу, не поднимая голов, ожидая команды.
Кто поднимает 10 пудов – тот морально, именно морально, нравственно ценней, выше других – он достоин уважения начальства и общества. Кто не может поднять – недостоин, обречен. И побои, побои – конвоя, старост, поваров, парикмахеров, воров.
Пьяный начальник на именинах хвалится силой – отрывает голову у живого петуха (там все начальство держит по 50–100 кур, яйца 120 руб. десяток – подспорье солидное). Состояние истощения, когда несколько раз за день человек возвращается в жизнь и уходит в смерть.
У кого-то видели листок бумаги в руках – наверное, следователь выдал для доносов. Шестнадцатичасовой рабочий день. Спят, опираясь на лопату, – сесть и лечь нельзя, тебя застрелят сразу.
Тех, кто не может идти на работу, привязывают к волокушам, и лошадь тащит их по дороге за 2–3 километра.
На свете нет ничего более низкого, чем намерение «забыть» эти преступления. Простите меня, что я пишу Вам все эти грустные вещи, мне хотелось бы, чтоб Вы получили сколько-нибудь правильное представление о том значительном и отметном, чем окрашен почти 20-летний период – пятилеток, больших строек, так называемых «дерзаний» и «достижений». Ведь ни одной сколько-нибудь крупной стройки не было без арестантов – людей, жизнь которых – беспрерывная цепь унижений. Время успешно заставило человека забыть о том, что он – человек…»
Как видим, освобожденный, он не освободился от жуткого груза перенесенного. Оно давало о себе знать до последнего дня.
III. Работа с отдельными произведениями из «Колымских рас-сказов».
1. Беседа по рассказам, прочитанным учениками самостоятельно.
– Что же хотел Шаламов поведать человечеству и для чего?
Учащиеся делятся впечатлениями от прочитанных произведений, кратко представляя содержание и проблематику.
Страшно, когда человек несвободен. Трагедия целого поколения, лишенного простого права быть людьми, с потрясающей силой встает в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова. Он пишет о том, как люди, потеряв свободу, уже не могут следовать нравственному закону: ведь внутренняя свобода – это возможность поступать по совести, согласно принципам. В сталинских лагерях действует один принцип: человек человеку волк. И действительность такова, что невозможно выжить, не поступившись убеждениями хоть в малом, не потеряв чувства собственного достоинства. Третьего не дано. Сам писатель выжил, чтобы рассказать правду, какой бы страшной она ни была. Он показал, как тоталитарная система, убивая одних, из других делает моральных уродов, преступников и убийц.
Герой рассказа «Ягоды» (повествование ведется от первого лица) настолько ослаб, что не способен поднять упавшее бревно. Конвоир Серопашка грозится пристрелить его. На другой день заключенные валят пеньки на участке, очерченном «вешками» – связками сухой травы. За ним – «запретная зона». Один из зэков – Рыбаков – собирает в консервную банку ягоды с целью выменять их у повара на хлеб. Банка наполняется слишком медленно, и Рыбаков выходит на два метра за «запретку». «Сухо щелкнул выстрел, и Рыбаков упал между кочек лицом вниз. «Тебя хотел, – сказал Серошапка, – да ведь не сунулся, сволочь!..»
В рассказах Шаламова множество смертей, которые с полным правом можно считать насильственными, даже если человек погибает от голода или измождения, а не от пули конвоира или удара бригадира. Смертей так много, что как бы перестаешь их замечать.
Персонажи рассказов относятся к смерти других заключенных буднично-равнодушно, как к неизбежному, обыденному явлению, почти полностью утратившему свой трагизм. В рассказе «Шерри-бренди» психологически точно и подробно описывается, как умирает от истощения поэт. Он уже не встает с нар, у него уже нет сил даже на то, чтобы есть. Когда же жизнь кончилась, его не списывают сразу, как положено: «изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца: мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка».
Рассказ «Ночью» вводит читателей в обстановку человеческого бесправия, голода и холода
